Warning 1: Текст неинтересный. Это не статья, а личная запись в дневнике.
(Warning 2: Здесь незримо присутствуют слова, оскорбительные для их носителей.)
Недавно мне открылось, что Фрейд вышиб Набокову зубы. Это проявление каузальной магии: чёрный колдун Фрейд, умирая от рака челюсти, разгневался и навёл на Владимира аналогичную порчу. Для этого ему даже не понадобилось волховать: Набоков сотворил себе "воронку инферно" самостоятельно. Он был высокомерный, но очень совестливый маг, и трагическая кончина Фрейда в глубине души вызвала у Набокова не радость, а боль и возмущение.
А кто собственно удалял зубы? Операция - это уже проявление оперативной магии, а не каузальной. По всей логике её должен был выполнять белый доктор, а не чёрный. Кто же это?
Сегодня я узнал эту деталь, изучая переписку Уилсона и Набокова.
Эдмунд Уилсон кажется человеком недалёким. Он очень много знал, но задавал Набокову примитивные и непрофессиональные вопросы о деталях орфографии (даже называл это "проблемами"), которые элементарно решаются через анализ контекста. Когда их задаёт не профан, а филолог, литературовед и опытнейший редактор в зрелом возрасте, это свидетельствует уже не о любопытстве. Полагаю, Набоков ценил Уилсона как человека, но эпистолярная туповатость его раздражала. Уилсон вообще был человеком странноватым и не слишком тактичным. Поэтому когда он полез критиковать грандиозный труд "Комментарии к Онегину", Набоков от него отдалился. Это было малоприятно: на старость лет терять друга (причём, влиятельного американца), особенно когда обстоятельства выдворили их из США. У этой публичной ссоры была скрытая и благородная причина: Набоков хотел оградить друга от того, что
Например, Уилсон в трёх письмах, задаёт вопрос про флексии у Чехова (см. ниже). Вопрос этот - пустяковый в литературном плане, неуважительный к Чехову, и крайне неуместный весной 1950 года. В это время сам Уилсон болен, ему грозит потеря голоса (а немой филолог - это как однорукий пианист). Он уже перенёс операцию на горле, вдобавок у него умирает мать. Набоков тоже опасно болен челюстной кистой. Он собирается в Бостон, чтобы удалить последние шесть зубов на нижней челюсти - после чего 50-летний удалец сделается беззубым старикашкой. Впереди не только болезненная ампутация, но и риск воспаления. Набоков вполне может утратить способность разговаривать и преподавать. Опасностей много. Вдруг вальяжный Владимир Владимирович не сможет носить протез? Или начнётся рак, как у Фрейда - и Набокову придётся удалять кусок челюсти? Или он примется театрально читать лекции (иначе нельзя!), а прозвучит позорное клацанье или протез выпадет на студентов? Такой конфуз непростителен. Набоков уже не молод, сердце плохое. Он может и умереть от шока в ходе операции. Интересно, кто же это им так наступил на горло - в суровом 1950-м? Возможно, это был
И вот, в этой тревожной ситуации, когда оба страдают от тягостных переживаний, Уилсон в трёх письмах подряд спрашивает сущую чепуху. Текст большой, я не перепечатал, а сделал скриншот.
Уилсону можно было дать очень простой ответ. Указанное предложение вписано в абзац, где уже упоминаются субъект и объект действия, поэтому его формально можно считать синкопой: "В открытую дверь [Ольге] было видно и улицу, тихую, пустынную, и [эту] самую луну, которая плыла по небу." У всякого автора, писавшего для периодики, возникала необходимость сокращать - а это лучше делать по словам, а не кромсая текст. Хотя герменевтически там всё гораздо сложнее.
Здесь возникает другой, более серьёзный вопрос: почему в этой беспросветной и страшной повести А.П. Чехова "Мужики", вскрывающей всю безнадёжность "народного коммунизма", Уилсон обеспокоился только этой мелочью? И почему не обратил никакого внимания на герменевтический код? Ведь данное предложение встроено в эпизод весьма примечательный: эротический, мистический, и поистине гоголевский. При свете луны стоит нагая Фёкла (это ведьма), с которой содрали одежду, когда она блудила за рекой. В избе ночует "маленький лысый старичок, повар генерала Жукова, тот самый, у которого сгорела шапка" - это гномообразный персонаж Преисподней, приносящий беду. Он уже стал причиной пожара в соседней избе, а теперь напросился к Чикильдеевым. Луна здесь - не просто светило, а богиня ночи Селена. Она участвует во всех мизансценах повести, когда надо подчёркивать магический и фатальный характер происходящего. Поэтому автор склоняет улицу и луну, как одушевлённые объекты.
Чехов был не меньший мистик, чем Гоголь, просто он маскировал магическую составляющую - пошлостью, серой повседневностью, врачебной сухостью текста. Тем самым Чехов демонстрировал слепоту большинства людей в отношении явлений духовного мира, которая опошляет жизнь до бессмысленного кружения, а остатки духовности - до суеверия и ханжества.
Впрочем, возможно Уилсон вцепился в эту мелочь сознательно, именно по причине фаталистического и стрессового состояния. Он давал понять, что обвиняет в своих бедах - Набокова, русских писателей, марксизм и вообще весь русский уклон интересов.
Набоков тоже был большой писатель-мистик, и тоже скрывал свою магию за семью печатями. Мне удалось снять только некоторые из таких печатей - и только у одного рассказа "Весна в Фиальте". И сразу открылась бездна смысла. Я разработал "Теорему Фабра", которая позволяет решать примеры из этого задачника - но далеко не все.
В рассказ "Весна в Фиальте" Набоков умудрился вплести великое множество интертекстуальностей. Судя по работам литературоведов (включая с десяток диссертаций), специалистам удалось разгадать не более четверти авторских кодов. Мне недавно открылось, что там имеются аллюзии с Новым Заветом, а конкретно - Посланием церкви в Фиатире (Апок. 2:18-29). Название населённого пункта и русская интерпретация его истории (Фиатира - Thyatirae - θυατείροις) вписываются в театральность рассказа, а детали нарратива и Послание существенно перекликаются.
"Et angelo ecclesiae, quae est Thyatirae, scribe: Haec dicit Filius Dei, qui habet oculos ut flammam ignis, et pedes eius similes orichalco." (2:18)
"И одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога, слушала; и Господь отверз сердце её внимать тому, что говорил Павел." (Деян. 16:11—15).
Взгляд поэта уже видит здесь название рассказа, достаточно простейшей контаминации. Имеются и смысловые корреляции: красная краска; врата жертвоприношения; любодеяние Иезавели; утренняя звезда; сокрушились как глиняные сосуды (tamquam vasa fictilia confringentur). В рассказе нарочито фигурирует ваза, английский нарратор носит имя Victor (qui vicerit / καὶ ὁ νικῶν - 2:26), а русский - Василий (βαθέα τοῦ Σατανᾶ - 2:24), и есть ряд других параллелей (см. примеч. в комменте).
Надо записать это в отдельный пункт проекта.
Сегодня мне открылась важная деталь. Я прочитал нижеследующее письмо, и нашёл его очень странным.
"Мне нужно в Бостоне удалить шесть нижних зубов. Мой план таков: отправиться ТУДА в воскресенье 28-го, повыть пару дней в кресле дантиста (чудный швейцарец доктор Фавр), понедельник-вторник, а может, ещё и четверг (31-е), прошамкать без зубов обратно в Итаку, чтобы проверить экзаменационные работы, затем вернуться с Верой на машине 6-го или 7-го в Бостон, где мне поставят зубной протез; там мы пробудем до 11-го, а на следующий день заберём Дмитрия из Нью-Гемпшира и все вместе поедем в Итаку через Олбани, а где-то там неподалёку, в местечке под названием Карнер, в сосновом бору, среди люпинов, водится маленькая синяя бабочка, которую я описал и которой дал имя. Получится ли вставить в эту схему нашу встречу?"
(Письмо Набокова Уилсону №210, от 15 мая 1950 г. / Дорогой Пончик. Дорогой Володя. Владимир Набоков - Эдмунд Уилсон. Переписка 1940-1971. / Перевод с англ. Сергея Таска. - М.: Колибри, 2013. - С. 343)
Во-первых, по какой-то причине Набоковы решили делать зубочелюстную операцию не в Итаке, а отправились за 500 километров в Бостон - на старом автомобиле. Это было очень рискованно. Операция весьма серьёзная: зубы всё-таки находятся на голове. Возможны осложнения (вплоть до менингита). После неё надо выздоравливать, а не ездить туда-сюда. В дороге увеличивается риск кинетоза, сердечного приступа, воспаления челюсти. На ослабленный организм нападёт вирус. Лучше быть рядом с домом, чтобы подстраховаться и наблюдаться у того же доктора. Вопрос денег или мастерства дантиста вряд ли был актуален. Бостонский доктор дороже, чем дантист в глубинке; плюс дорога и проживание в отеле. В США везде хватало приличных мастеров. Но всё-таки Набоковы потащились в Бостон, причём дважды, в спешке!
Это во-вторых. Они собирались делать протез всего через неделю после операции. Разве это хорошо? Это не физиологично.
В-третьих, дантист, который в конце мая 1950 года сделал аристократа Владимира Набокова беззубым, как младенец, звали "доктор Фавр". И он был швейцарец. А ведь в огромном портовом Бостоне было множество клиник и дантистов. Почему же они выбрали именно Фавра?
В-четвёртых, это письмо (при неблагоприятном исходе) может стать последним в жизни Набокова. Однако он продолжает хохмить, упоминает насекомых и Фавра, а также подчёркивает слово "туда". А ведь двухтомник "Жизнь насекомых" Фабра начинается Посвящением погибшему сыну Жюлю, где курсивом выделено слово "там".
Уилсон тоже болен, и оба могут умереть. Но Владимир пишет про какие-то цветочки и сосняки - осознавая, конечно, что и его самого могут вскоре закопать под соснами и люпинами. Неспроста он вспоминает в этом письме, как отец читал ему "Great Expectations".
Набоков не мог не понимать, чем рискует, и в какой водоворот судьбы попал. Однако он так глубоко уверовал в литературную магию (ибо имелись веские основания), что решился сделать выбор из своего шаманского мира.
Я называю Набокова "шаманом" сознательно. Это не метафора, но антропология. Слово "шаман" у нас ассоциируется с внешней атрибутикой: монголоидная внешность, одежда из шкур, бубен в руках, горловое пение, таёжная экзотика. Набоков, конечно, не был оленеводом с бубном, но рос на Севере, где пользовались уважением лапландские шаманы, бродил по американским горам, где ворожили шаманы индейские, изучал природу, и вступал в аналогичный контакт с её духами. В своём творчество Набоков тоже изрядно шаманил: бормотал поэтические заклинания, занимался экзегетикой текстов, создавал миры и вибрации, вступал в битву с демонами лжи.
Первое. Зубная операция весной 1950 года угрожала Набокову гибелью. Поэтому он задумал реализовать мизансцену своего любимого рассказа "Весна в Фиальте": поехать в приморский город, на автомобиле и сделать это весной. Самый ближний морской город к Итаке - это Бостон.
Второе. Как говорится, перед смертью не надышишься - и Набоков желал напоследок встретиться с бабочками, и, пожалуй, камлать в пространстве "Теоремы Фабра-Тинбергена" - которую так никто и не сумел разгадать (и это служило оберегом). Фабр связан с бобовыми (подробности письмом). Нико Тинберген свои главные исследования провёл в сосновых дюнах. Как я выяснил ранее, эфиальт, сирекс и мегарисса (ключевой секретный символ рассказа) предпочитают сосняки.
Третье. Эта операция была для Набокова без преувеличения подвигом. Если 50-летний мужчина намеревается "выть", следовательно, ему предстоит пытка и смертный страх. Поэтому, выбирая врача, Набоков отдал предпочтение такому же швейцарцу, какой фигурировал в книге "Подвиг" (Мартын Эдельвейс). Также швейцарской подданной была Мадмуазель (Сесиль), которую Володя вообще-то очень любил.
Вывод: Набоковы изучали рекламу дантистов. И когда наткнулись на "доктора Фавра из Швейцарии", который практиковал в Бостоне, остановили свой выбор на нём. Навели справки, и отважились ехать к нему. Возможно, они сообщили этому Фавру нечто такое, что он сделал им скидку. Нельзя исключать, что в этой операции незримо присутствовал и спиритус Жана-Анри Фабра, который также был великим литератором, мистиком и даже чернокнижником Вельзевула - ибо такой смысл и имеет его литературный титул "Majoral du Félibrige - Felibre di Tavan" ("книжник насекомых").
Есть некоторая вероятность, что Набоков записал в письме ненастоящее имя, но это лишь укрепляет версию. Факт в том, что в письме чётко записано: (a wonderful Swiss, Dr. Favre)*. wonderful - от слова wonder. А чудо, как его ни профанируют, всё равно - сакральная категория.
* Nabokov's Letter to Edmund Wilson #210, 5 May 1950 / Dear Bunny, Dear Volodya: The Nabokov - Wilson Letters, 1940-1970, Revised and Expanded Edition / Edited, annotated and with an introductory essey by Simon Karlinsky. - Berkeley, LA & L.: University of California Press, 2001. - 400 p. - P. 273.
Здесь всё кажется натянутым, однако формальных противоречий нет. Именно таковыми являются имплицитные коды художественных произведений и магическая интертекстуальность жизненных событий. Это вполне работоспособная гипотеза, создающая очередную опору для Теоремы Фабра-Тинбергена. Она, конечно, выстроена на песке теоретизирования (без единого прямого указания Набокова). Однако такова вся антропология, и вообще большая наука: реконструкции и экстраполяции больше похожи на песчаные замки, чем на ощутимую недвижимость.
Journal information