Микеланджело Буонаротти хотел стать божеством в искусстве. Он вовсе не высекал из каррарского мрамора подростка Давида с пращей на плече. Он творил исполинского переростка, гиганта-первочеловека, Адама, причём зрелого и грешного, в момент Изгнания из Рая. Поэтому монумент повернул голову и нехорошо поглядывает на своего обидчика. На плече у него как бы праща, но если взглянуть на эту чурчхелу поближе - увидишь, из-за чего и разгорелся весь сыр-бор в том Эдемском саду.
Заказчики были ошарашены такой дерзкой интерпретацией каменотёса Буонаротти, но монумент делался долго, и они привыкли, вдобавок обладали своей собственной дерзостью. Многие понимали, что это не юный сюжетный Давид, только что убивший Голиафа, не подросток, а "переросток", что такие складки у бровей бывают лишь у зрелого воина. И видели, что это не еврейский царь, а сам грешный Адам у Райских врат. Но чтобы сходство с мотивом "Expulsion from Paradise" не бросалось в глаза, монумент ставят по левую сторону от входа. Справа же стоит бог-звероубийца с условным именем, который аналогичен Стражу (Микаэлю).
Статуя Давида демонстрирует такое развитие опорно-двигательной системы и мимической мускулатуры, которое человек может развить только к 25-30 годам. Но она выглядела сравнительно стройной в ансамбле ещё более массивных и брутальных богов Площади Синьории. На них прикреплялись имена царей, но зрители понимали, что люди, особенно политики, не могут иметь такие мощные тела. Фигуры эти предназначались, чтобы вдохновлять заниматься спортом итальянскую молодёжь - средневеково-худосочную, и по-южному грацильную. Сегодня такую же функцию выполняют постеры с гротескными бодибилдерами.
https://en.wikipedia.org/wiki/Piazza_della_Signoria
Микеланджело хотел не столько выполнять заказы, сколько изучать, что испытывал Творец, каким был общий надрыв актов Творения. Он медитировал на Творца и Первочеловека. Это был заказ свыше, миссия великого таланта. Микеланджело пытался постичь Истину творчества путём богоравных упражнений. Он изображал Творца и Божий мир не просто на картинке, а на потолочной фреске Сикстинской капеллы, что было безумно сложно технически и опасно для здоровья. Он не просто строил церковь, а строил и перестраивал Храм, самое колоссальное культовое сооружение в центре крупнейшего города, перестраивал чужой проект, и боролся с архитектурными противниками, что было вдесятеро сложнее. В сто раз сложнее, чем строить пирамиду на отдалении от города. Брейгель понял, что Микеланджело исследует изнутри проблему "Вавилонская башня", и по возвращении из Италии, постоянно изображал Столпотворение Толпы и Вавилонскую башню в образе римского Колизея - Колоссеума. Буонаротти хотел стать Голиафом искусства, и одновременно дерзким Давидом, который бьёт в глаз всё человечество.
Микеланджело не просто ваял Первочеловека, а решал сложнейшие психологические задачи восприятия.
1. Надо так изменить пропорции, чтобы снизу монумент выглядел нормально. Поэтому у Давида такое нелепое лицо, очень далёкое от оригинала.
2. Надо создать такой облик, который вызывал бы восхищение Лучшим Творением, и одновременно раздражение и неприязнь к тому, кто совершил Грехопадение и не покаялся.
3. Надо обмануть зрителя, доказывая, что это Давид, и одновременно Адам sapienti sat. Чтобы элита и геронтократы смотрели на него свысока, из окна, как потомки, и видели бы намёк на Грехопадение (увядший орган). А люди снизу видели бы намёк на боевой потенциал Давида (пращу), плодились бы и воевали.
4. Надо обмануть зрителя, убедив, что Давид имеет право стоять в костюме Адама. Это его аврат у Врат. Зато итальянские христиане, евреи, мусульмане обязаны постоянно носить штаны, а сверху ещё и плащ, хламиду, соблюдая их собственный аурат.
5. Надо, чтобы никто не обвинял Буонаротти в богохульстве, что он уподобляется Творцу и грубо нарушает церковную телесную застенчивость.
Были и другие сложности. Сотни других сложностей. Тысячи сложностей. Микеланджело их решал. Поэтому сегодня эта скульптура привлекает чуть ли не максимальное внимание. Мне она всегда казалась отталкивающей, но теперь понятно, что таково намерение творца. И Творца тоже. Микеланджело в общем-то понял, что Творение было не рабским трудом, а радостью преодоления и творчества, экзистенциальным наслаждением. А мы - нет.
Микеланджело действительно добился запредельного статуса в творчестве. Его гротескные, отталкивающие, массивные, даже непристойные отображения телесности являются экстремумом известности, признания, устойчивости, церковного принятия, ибо занимают ключевые сакральные пространства католицизма, куда нельзя входить в шортах и с непокрытой головой. Современная стихия политкорректности буквально обязывает нацепить Давиду ливайсы и скорректировать гендер у прочих образов, но это пока сделать затруднительно. Мировая система предпочтёт радикальное решение: уничтожить весь Ватикан, или даже Аппеннины целиком. Видный писатель Дэн Браун уже озвучил эти намерения, хотя он и не Дингир литературы.
Богоподобный творец должен быть загадочным и чудаковатым. По моим наблюдениям, в эпоху Современности в пантеон литературы вошёл только Сирин. (Причём я имел честь наблюдать момент Восхождения.)
Набоков тоже хотел уподобиться Творцу, но весьма своеобразно, как языческий алхимик, достигший запредельного мастерства. Набоков творил очень странно, труднопостижимо. Чтобы постичь, что натворил Набоков, надо быть таким же одержимым, сильным и умелым критиком, как Микеланджело. Мне это не присуще, должен констатировать не без сожаления. Я рассказываю про него только 1% того, что знаю.
Набоков творил не Первочеловека, не безгрешного и согрешившего Адама, а скорее, его антипода. Создавал и заклинал его быть одиозным и дерзким гигантом, царём-основателем, который всем, однако, видится недомерком. Так же и Буонаротти ваял "Давида". И это им обоим удалось. Персонажи Набокова, это клеточные культуры для исследований разных аспектов Грехопадения. Его произведения - алхимические реторты. Адам Круг - это уроборос, обёрнутый вспять, в антиподиальную экзистенцию. Диктатором-самодуром является именно Адам Круг, а вовсе не Падук. Якобы великий философ, Круг не понимает, что власть в условиях всеобщей диктатуры, когда диктатором является всякая уборщица, кухарка и рядовой полицейский, в этих условиях продуктивная власть просто невозможна без культа личности. Круг эгоцентричен, замкнут на себе, и не понимает, что Падук ещё сильнее порабощён системой. Автор неспроста назвал Давидом сына Адама Круга. Но вряд ли понимал, почему. Его произведения созданы интуицией сибиллы, а не рассудочным расчётом. Автор показал, что единственное решение - превратить культ личности в оккультизм личности. Хотя едва ли ставил себе такую миссию.
Но самым большим и остроумным произведением, самой загадочной ретортой, самым успешным проектом Набокова - был он сам, Vladimir Nabokov-Sirin. Полоумный графоман, не сочинивший ни одной настоящей фабулы, ни одного внятного стиха, который бы пели люди, он как-то добился, достиг статуса величайшего литератора. Это стоило большого труда. Подчёркнуто нерусский, с левантийским псевдонимом, он стал воплощать Русский мир ХХ века. Инвалид, которого водили под руку и давали читать интервью по бумажке, создал образ спортсмена и интеллектуала. (Бунина это просто бесило.)
Глубочайший мистик, пророк и суеверец, Набоков считался чуть ли не атеистом и анти-христианином. Никто не задумывается над простой параллелью. Русские называют Христа "Галилеянин". Значит, "Сирин", это соответственно "Северный брат Галилеянина", ибо Галилея граничила с Сирией. В английском тоже созвучно, но не буквально: Sirin - Galileenian [galil'i:nean]. Такую параллель обыгрывал в своём бренде "Gala - Salvator" другой экстравагантный гений, Сальвадор Дали. Но его русская жена не помогала ему рисовать и продвигать, скорее, наоборот. Во всяком случае не давала такой вклад в семейный кооператив, как Вера Набокова-Слоним. Вера была субъектом веры в Набокова, основателем его культа. Вера - Верховный жрец, белый слон, на котором восседает языческое божество. А точнее, возлежит на боку! Набоков ведь мог творить только лёжа, а это непрофессионально. Это качество инвалида. Набок-мурза наверху, на боку, на слоне. Она была как Вахана для Варуны, величайшего вруна в мире. Всё буквально, всё по-русски.
По многим параметрам Набоков - самый лукавый автор текстов в мире. Его превосходит только тот, кого он заклинал. И тот, кого он вдохновлял. Таких немного.
Сирин сделал всё наоборот, заставил верить и оспаривать свои концепты, не замечая их символической перекрученности. Он заставил читающую толпу бегать по мёбиусовым дорогам догадок. Например, принято бранить старика Набокова, как извращенца, воспевающего непристойную историю несчастной Лолиты. На самом деле Лоди или Лодита - так называли маленького Володю Набокова после поездки в Пиренеи. И эта книга выражает его текущие страдания 1940-50-х, когда он был уже пожилой, беззубый, никчемный эмигрант, впавший в детство инвалид, которого жена, властная от безысходности, возит на машине как фиктивного профессора, писателя и аристократа, заставляет читать лекции по бумажке, и даже делает попытки овладеть его безвольным телом. Humbert Humbert - это звукоподражательное обзывательство Веры, которая днём ворчала и гудела мотором, а ночью храпела. Последствия отравления зарином в 1944 году и другие заболевания сделали Набокова почти невменяемым.
Чтобы хоть как-то заставить этого тюфяка зарабатывать и кормить сына, Вера выкручивала ему руки, запугивала. По ночам, мучаясь от бессонницы и слушая храп, Сирин писал жалобные письма Сирилу и прятал в шкатулку. Вера взломала шкатулку и прочла секретный дневник. В ярости она сказала, что сдаст его в интернат или лучше задавит машиной, как Шарлотту. Затем благоразумно решила превратить записки в книжонку. И потратила титанические усилия, чтобы превратить эти записки в добротную рукопись, издать, и получить деньги, а не только повестку в суд. Вера добавила феминистический надрыв и заставила шлифовать язык до уровня рококо, буквально пытая бывшего кембриджского бакалавра. Набоков пытался сжечь рукопись, чужую и опасную, но за ним следили. Вера шла ва-банк. Если бы автора арестовали, она избавилась бы от обузы и заработала на скандале и гонорарах. Гений Набокова принялся хитрить. Делая опасную заказуху, он стал творить самого себя. Описание Долорес Гейз - это воспоминания о внешности Lody Nabokoff, только гендер другой. В её псевдо-американскую жизнь он вложил экзистенциальную атрибутику своей собственной юности, среди британофилов и франкофонов. Поэтому у неё с самого начала практически не было девчачьих развлечений, и в общем-то обрисована психология подростка мужского пола.
Шедевральность "Лолиты" именно в криптологии: её прообразы так зашифрованы, что истина просто обязана казаться неправдоподобной. Например, скверный шахматист Гастон Годэн (и единственный друг протагониста), это воплощённый прообраз из детства автора - гувернантка, мадмуазель Сесиль Мьятон. Вопреки мифологии "Других берегов", она была сильным литературным педагогом, и читала и разбирала тексты не для двух сонных олухов, а для большой группы аристократических детей, включая сестёр и гостей. Летом в имении вокруг неё собиралась куча ребятни, а Володя ревновал. А поскольку гувернантка обеспечивала и гигиеническое воспитание, стыдливый Лоди воспринимал это как посягательства на свою честь.
Дальнейшая борьба за книгу и необходимость респектабельного бегства сплотила Владимира и Веру, они примирились и даже по-новому полюбили друг друга. Книга "Лолита" не скрывает наличия скрытого кода: её нарратив со множеством экивоков, и настаивает на эфемерности и иносказательности. Однако все, и читатели, и критики, видят в первую очередь эксплицитную фабулу, и не могут разгадать стеганографический код страдальца. Но это вполне объяснимо - Набоков непостижим. Лично я интерпретируют его жизнь и творчество так свободно, потому что изучил более сотни работ по набоковедению, почти все его тексты, а один из них сделал кейсом по литературной антропологии, герменевтике и тщательному чтению. Кроме того, я связан с ним биографически. Оказывается, он в некотором роде мой крёстный.
Во всех своих произведениях, включая "научные" статьи по энтомологии и "литературоведческие" комментарии к Пушкину, Сирин был только художником, творцом и пророком. Он всюду создавал гравитацию смысла, искривлял ментальное пространство читателя, аудитории, Русского мира и даже всей ноосферы. А искривлять пространство - это свойство огромных планет и звёзд, которое можно считать божественным. Потому что простые смертные этого не умеют.
Кооператив VN&VN, творческий союз "Sirin, Slonim & Cyril" заколдовал мир заклинанием, вроде "белое марево", а точнее, "радужное".* Перед Набоковым надо испытывать одновременно страх и ненависть, благоговение и удивление, потому что он овладел мистикой буквализма на самом инфернальном уровне. Он не машет волшебной палочкой, не кричит "люмус", не летает в развевающейся мантии. Его заклинания - настоящие, взрывные, ноосферные команды. Он фехтует прямо в сердце мировой культуры, и накалывает души, будто коллекционер. Его хламида - настоящая, а не бутафорская, это кембриджская мантия и аглицкий прорезиненный плащ. Тринити-Колледж ведь не просто престижный вуз, над ним витает Дух Ньютона. А выше Ньютона никого нет. Поздний Ньютон - это вершина умственных исканий.
Находясь на самой культурологической обочине, нарочитый маргинал, Сирин создал полный аналог Давида - такой же нагой, возмутительный, всем известный, которого приказано почитать. Но самое жуткое его произведение, а это уже совсем не укладывается в голове, творилось долго и с пунктуальной точностью, ступенями. И превратилось в нейтронную бомбу для ноосферы. И он применял эти орудия ещё при жизни. А когда умер, размахнулся во всю ширь.
Владимир Владимирович Набоков был человек убогий, нищий апатрид, инвалид и обманщик. Это старый шарманщик, шарм которого создавала его супруга, неустанно печатая и обряжая своего саванта, и объясняя его неадекватность чудачествами гения. Однако мёртвый поэт Сирин - это уже не инвалид. Слабое тело ему не мешает. Это уже великий маг, а с некоторых пор даже божество литературы.
Сирин - Сириус русскости.
Ноги - ножницы.
Руки - ручки.
Голова - головная боль.
Он требует жреческого служения, как Птаххотеп или Сетх. А это всегда сложно. Надо дерзать. Хоть немного.
Journal information